Summary

Anna Karenina. Part 1. Chapter 25.

In this chapter, Levin is still at his brother's Nikolay's place.  Nikolay starts talking about his project – about a co-operative of mechanics - слесарная артель. Слесарь can be translated as a metalworker, a mechanic, a locksmith. And he is going to start this co-operative in a village. And when Levin asks: "Why do you need a co-operative of metalworkers in a village?" – "Зачем в селе слесарная артель?" It's quite a reasonable question, isn't it? Nikolay starts talking about peasants who are basically slaves and who are to be freed.

Then Kritsky, the guest, leaves, and Nikolay goes into the hall to talk to him, meanwhile Levin manages to speak to Marya Nikolaevna, his brother's mistress, and finds out that his brother is not well, and that he drinks a lot of vodka.

Nikolay comes back, dinner arrives. And he asks Levin about his life in village Покровское, Levin invites his brother to come and stay with him, he is terrified seeing Nikolay drinking vodka one glass after another.

At the end of the chapter they put him to sleep and Marya Nikolaevna promises Levin to let him know if they need anything and to convince Nikolay to go to live in Pokrovskoye with Levin.

 

Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 25.

    

– Так видишь, – продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. – Вот видишь ли… – Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бечевками. – Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель…

“So you see,” pursued Nikolay Levin, painfully wrinkling his forehead and twitching. It was obviously difficult for him to think of what to say and do. “Here, do you see?”... He pointed to some sort of iron bars, fastened together with strings, lying in a corner of the room. “Do you see that? That’s the beginning of a new thing we’re going into. It’s a productive association....”

Константин почти не слушал. Он вглядывался в его болезненное, чахоточное лицо, и все больше и больше ему жалко было его, и он не мог заставить себя слушать то, что брат рассказывал ему про артель. Он видел, что эта артель есть только якорь спасения от презрения к самому себе.

Konstantin scarcely heard him. He looked into his sickly, consumptive face, and he was more and more sorry for him, and he could not force himself to listen to what his brother was telling him about the association. He saw that this association was a mere anchor to save him from self-contempt.

Николай Левин продолжал говорить:
– Ты знаешь, что капитал давит работника, – работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что, сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из своего скотского положения. Все барыши заработной платы, на которые они бы могли улучшить свое положение, доставить себе досуг и вследствие этого образование, все излишки платы – отнимаются у них капиталистами. И так сложилось общество, что чем больше они будут работать, тем больше будут наживаться купцы, землевладельцы, а они будут скоты рабочие всегда. И этот порядок нужно изменить, – кончил он и вопросительно посмотрел на брата.

Nikolay Levin went on talking:

“You know that capital oppresses the laborer. The laborers with us, the peasants, bear all the burden of labor, and are so placed that however much they work they can’t escape from their position of beasts of burden. All the profits of labor, on which they might improve their position, and gain leisure for themselves, and after that education, all the surplus values are taken from them by the capitalists. And society’s so constituted that the harder they work, the greater the profit of the merchants and landowners, while they stay beasts of burden to the end. And that state of things must be changed,” he finished up, and he looked questioningly at his brother.

 

– Да, разумеется, – сказал Константин, вглядываясь в румянец, выступивший под выдающимися костями щек брата.

“Yes, of course,” said Konstantin, looking at the patch of red that had come out on his brother’s projecting cheekbones.

 

– И мы вот устраиваем артель слесарную, где все производство, и барыш, и, главное, орудия производства, все будет общее.

“And so we’re founding a locksmiths’ association, where all the production and profit and the chief instruments of production will be in common.”

 

– Где же будет артель? – спросил Константин Левин.

“Where is the association to be?” asked Konstantin Levin.

 

– В селе Воздреме Казанской губернии.

“In the village of Vozdrem, Kazan government.”

– Да отчего же в селе? В селах, мне кажется, и так дела много. Зачем в селе слесарная артель?

“But why in a village? In the villages, I think, there is plenty of work as it is. Why a locksmiths’ association in a village?”

 

– А затем, что мужики теперь такие же рабы, какими были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, – сказал Николай Левин, раздраженный возражением.

“Why? Because the peasants are just as much slaves as they ever were, and that’s why you and Sergey Ivanovitch don’t like people to try and get them out of their slavery,” said Nikolay Levin, exasperated by the objection.

Константин Левин вздохнул, оглядывая в это время комнату, мрачную и грязную. Этот вздох, казалось, еще более раздражил Николая.

Konstantin Levin sighed, looking meanwhile about the cheerless and dirty room. This sigh seemed to exasperate Nikolay still more.

– Знаю ваши с Сергеем Иванычем аристократические воззрения. Знаю, что он все силы ума употребляет на то, чтоб оправдать существующее зло.

“I know your and Sergey Ivanovitch’s aristocratic views. I know that he applies all the power of his intellect to justify existing evils.”

– Нет, да к чему ты говоришь о Сергей Иваныче? – проговорил, улыбаясь, Левин.

“No; and what do you talk of Sergey Ivanovitch for?” said Levin, smiling.

– Сергей Иваныч? А вот к чему! – вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, – вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! – кричал он, вставая со стула, – и ступай, и ступай!

“Sergey Ivanovitch? I’ll tell you what for!” Nikolay Levin shrieked suddenly at the name of Sergey Ivanovitch. “I’ll tell you what for.... But what’s the use of talking? There’s only one thing.... What did you come to me for? You look down on this, and you’re welcome to,—and go away, in God’s name go away!” he shrieked, getting up from his chair. “And go away, and go away!”

– Я нисколько не презираю, – робко сказал Константин Левин. – Я даже и не спорю.

“I don’t look down on it at all,” said Konstantin Levin timidly. “I don’t even dispute it.”

В это время вернулась Марья Николаевна. Николай Левин сердито оглянулся на нее. Она быстро подошла к нему и что-то прошептала.
At that instant Marya Nikolaevna came back. Nikolay Levin looked round angrily at her. She went quickly to him, and whispered something.

 

– Я нездоров, я раздражителен стал, – проговорил, успокаиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, – и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье. Это такой вздор, такая фальшь, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости человек, который ее не знает? Вы читали его статью? – обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.

“I’m not well; I’ve grown irritable,” said Nikolay Levin, getting calmer and breathing painfully; “and then you talk to me of Sergey Ivanovitch and his article. It’s such rubbish, such lying, such self-deception. What can a man write of justice who knows nothing of it? Have you read his article?” he asked Kritsky, sitting down again at the table, and moving back off half of it the scattered cigarettes, so as to clear a space.

 

– Я не читал, – мрачно сказал Крицкий, очевидно не хотевший вступать в разговор.

“I’ve not read it,” Kritsky responded gloomily, obviously not desiring to enter into the conversation.

– Отчего? – с раздражением обратился теперь к Крицкому Николай Левин.

“Why not?” said Nikolay Levin, now turning with exasperation upon Kritsky.

– Потому что не считаю нужным терять на это время.

“Because I didn’t see the use of wasting my time over it.”

– То есть, позвольте, почему ж вы знаете, что вы потеряете время? Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я другое дело, я вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.

“Oh, but excuse me, how did you know it would be wasting your time? That article’s too deep for many people—that’s to say it’s over their heads. But with me, it’s another thing; I see through his ideas, and I know where its weakness lies.”

Все замолчали. Крицкий медлительно встал и взялся за шапку.
– Не хотите ужинать? Ну, прощайте. Завтра приходите со слесарем.

Everyone was mute. Kritsky got up deliberately and reached his cap.

“Won’t you have supper? All right, good-bye! Come round tomorrow with the locksmith.”

Только что Крицкий вышел, Николай Левин улыбнулся и подмигнул.
– Тоже плох, – проговорил он. – Ведь я вижу…

Kritsky had hardly gone out when Nikolay Levin smiled and winked.

“He’s no good either,” he said. “I see, of course....”

 

Но в это время Крицкий в дверях позвал его.

But at that instant Kritsky, at the door, called him....

– Что еще нужно? – сказал он и вышел к нему в коридор. Оставшись один с Марьей Николаевной, Левин обратился к ней.

“What do you want now?” he said, and went out to him in the passage. Left alone with Marya Nikolaevna, Levin turned to her.

– А вы давно с братом? – сказал он ей.

“Have you been long with my brother?” he said to her.

 

– Да вот уж второй год. Здоровье их очень плохо стало. Пьют много, – сказала она.

“Yes, more than a year. Nikolay Dmitrievitch’s health has become very poor. Nikolay Dmitrievitch drinks a great deal,” she said.

 

– То есть как пьет?
– Водку пьют, а им вредно.
– А разве много? – прошептал Левин.
– Да, – сказала она, робко оглядываясь на дверь, в которой показался Николай Левин.

“That is ... how does he drink?”

“Drinks vodka, and it’s bad for him.”

“And a great deal?” whispered Levin.

“Yes,” she said, looking timidly towards the doorway, where Nikolay Levin had reappeared.

– О чем вы говорили? – сказал он, хмурясь и переводя испуганные глаза с одного на другого. – О чем?

– Ни о чем, – смутясь, отвечал Константин.

“What were you talking about?” he said, knitting his brows, and turning his scared eyes from one to the other. “What was it?”

“Oh, nothing,” Konstantin answered in confusion.

– А не хотите говорить, как хотите. Только нечего тебе с ней говорить. Она девка, а ты барин, – проговорил он, подергиваясь шеей. – Ты, я ведь вижу, все понял и оценил и с сожалением относишься к моим заблуждениям, – заговорил он опять, возвышая голос.

“Oh, if you don’t want to say, don’t. Only it’s no good your talking to her. She’s a wench, and you’re a gentleman,” he said with a jerk of the neck. “You understand everything, I see, and have taken stock of everything, and look with commiseration on my shortcomings,” he began again, raising his voice.

– Николай Дмитрич, Николай Дмитрич, – прошептала опять Марья Николаевна, приближаясь к нему.

“Nikolay Dmitrievitch, Nikolay Dmitrievitch,” whispered Marya Nikolaevna, again going up to him.

– Ну, хорошо, хорошо!.. Да что ж ужин? А, вот и он, – проговорил он, увидав лакея с подносом. – Сюда, сюда ставь, – проговорил он сердито и тотчас же взял водку, налил рюмку и жадно выпил. – Выпей, хочешь? – обратился он к брату, тотчас же повеселев. – Ну, будет о Сергее Иваныче. Я все-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а все не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что ты делаешь? – продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. – Как ты живешь?

“Oh, very well, very well!... But where’s the supper? Ah, here it is,” he said, seeing a waiter with a tray. “Here, set it here,” he added angrily, and promptly seizing the vodka, he poured out a glassful and drank it greedily. “Like a drink?” he turned to his brother, and at once became better humored. “Well, enough of Sergey Ivanovitch. I’m glad to see you, anyway. After all’s said and done, we’re not strangers. Come, have a drink. Tell me what you’re doing,” he went on, greedily munching a piece of bread, and pouring out another glassful. “How are you living?”

   – Живу один в деревне, как жил прежде, занимаюсь хозяйством, – отвечал Константин, с ужасом вглядываясь в жадность, с которою брат его пил и ел, и стараясь скрыть свое внимание.

“I live alone in the country, as I used to. I’m busy looking after the land,” answered Konstantin, watching with horror the greediness with which his brother ate and drank, and trying to conceal that he noticed it.

– Отчего ты не женишься?
– Не пришлось, – покраснев, отвечал Константин.

“Why don’t you get married?”

“It hasn’t happened so,” Konstantin answered, reddening a little.

– Отчего? Мне – кончено! Я свою жизнь испортил. Это я сказал и скажу, что, если бы мне дали тогда мою часть, когда мне она нужна была, вся жизнь моя была бы другая.

“Why not? For me now ... everything’s at an end! I’ve made a mess of my life. But this I’ve said, and I say still, that if my share had been given me when I needed it, my whole life would have been different.”

Константин Дмитрич поспешил отвести разговор.
– А ты знаешь, что твой Ванюшка у меня в Покровском конторщиком? – сказал он.

Konstantin made haste to change the conversation.

“Do you know your little Vanya’s with me, a clerk in the countinghouse at Pokrovskoe.”

Николай дернул шеей и задумался.
– Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом все стоит, и березы, и наша классная? А Филипп-садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.

Nikolay jerked his neck, and sank into thought.

“Yes, tell me what’s going on at Pokrovskoe. Is the house standing still, and the birch trees, and our schoolroom? And Philip the gardener, is he living? How I remember the arbor and the seat! Now mind and don’t alter anything in the house, but make haste and get married, and make everything as it used to be again. Then I’ll come and see you, if your wife is nice.”

– Да приезжай теперь ко мне, – сказал Левин. – Как бы мы хорошо устроились!

– Я бы приехал к тебе, если бы знал, что не найду Сергея Иваныча.

“But come to me now,” said Levin. “How nicely we would arrange it!”

“I’d come and see you if I were sure I should not find Sergey Ivanovitch.”

– Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо от него.

– Да, но, как ни говори, ты должен выбрать между мною и им, – сказал он, робко глядя в глаза брату. Эта робость тронула Константина.

“You wouldn’t find him there. I live quite independently of him.”

“Yes, but say what you like, you will have to choose between me and him,” he said, looking timidly into his brother’s face. This timidity touched Konstantin.

– Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.

“If you want to hear my confession of faith on the subject, I tell you that in your quarrel with Sergey Ivanovitch I take neither side. You’re both wrong. You’re more wrong externally, and he inwardly.”

– А, а! Ты понял это, ты понял это? – радостно закричал Николай.
“Ah, ah! You see that, you see that!” Nikolay shouted joyfully.

 

 

– Но я, лично, если ты хочешь знать, больше дорожу дружбой с тобой, потому что…
– Почему, почему?

“But I personally value friendly relations with you more because....”

“Why, why?”

Константин не мог сказать, что он дорожит потому, что Николай несчастен и ему нужна дружба. Но Николай понял, что он хотел сказать именно это, и, нахмурившись, взялся опять за водку.

Konstantin could not say that he valued it more because Nikolay was unhappy, and needed affection. But Nikolay knew that this was just what he meant to say, and scowling he took up the vodka again.

– Будет, Николай Дмитрич! – сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую обнаженную руку к графинчику.

– Пусти! Не приставай! Прибью! – крикнул он.

“Enough, Nikolay Dmitrievitch!” said Marya Nikolaevna, stretching out her plump, bare arm towards the decanter.

“Let it be! Don’t insist! I’ll beat you!” he shouted.

Марья Николаевна улыбнулась кроткою и доброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю, и приняла водку.

Marya Nikolaevna smiled a sweet and good-humored smile, which was at once reflected on Nikolay’s face, and she took the bottle.

– Да ты думаешь, она ничего не понимает? – сказал Николай. – Она все это понимает лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то хорошее, милое?

“And do you suppose she understands nothing?” said Nikolay. “She understands it all better than any of us. Isn’t it true there’s something good and sweet in her?”

– Вы никогда прежде не были в Москве? – сказал ей Константин, чтобы сказать что-нибудь.

“Were you never before in Moscow?” Konstantin said to her, for the sake of saying something.

– Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за то, что она хотела уйти из дома разврата, никто не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! – вдруг вскрикнул он. – Эти новые учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!

“Only you mustn’t be polite and stiff with her. It frightens her. No one ever spoke to her so but the justices of the peace who tried her for trying to get out of a house of ill-fame. Mercy on us, the senselessness in the world!” he cried suddenly. “These new institutions, these justices of the peace, rural councils, what hideousness it all is!”

И он начал рассказывать свои столкновения с новыми учреждениями.

Константин Левин слушал его, и то отрицание смысла во всех общественных учреждениях, которое он разделял с ним и часто высказывал, было ему неприятно теперь из уст брата.

And he began to enlarge on his encounters with the new institutions.

Konstantin Levin heard him, and the disbelief in the sense of all public institutions, which he shared with him, and often expressed, was distasteful to him now from his brother’s lips.

– На том свете поймем все это, – сказал он шутя.

“In another world we shall understand it all,” he said lightly.

– На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, – сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. – И ведь вот кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. – Он содрогнулся. – Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к цыганам! Знаешь, я очень полюбил цыган и русские песни.

“In another world! Ah, I don’t like that other world! I don’t like it,” he said, letting his scared eyes rest on his brother’s eyes. “Here one would think that to get out of all the baseness and the mess, one’s own and other people’s, would be a good thing, and yet I’m afraid of death, awfully afraid of death.” He shuddered. “But do drink something. Would you like some champagne? Or shall we go somewhere? Let’s go to the Gypsies! Do you know I have got so fond of the Gypsies and Russian songs.”

Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с одного предмета на другой. Константин с помощью Маши уговорил его никуда не ездить и уложил спать совершенно пьяного.

His speech had begun to falter, and he passed abruptly from one subject to another. Konstantin with the help of Masha persuaded him not to go out anywhere, and got him to bed hopelessly drunk.

Маша обещала писать Константину в случае нужды и уговаривать Николая Левина приехать жить к брату.

Masha promised to write to Konstantin in case of need, and to persuade Nikolay Levin to go and stay with his brother.

 

 

 

(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 24.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 26.